Участвуя в обсуждении «проблемы искусственного интеллекта», вдруг прописавшейся на горизонте глобальной политики после выступления на эту тему господина Киссинджера в самом конце мая 2018 г., трудно отделаться от впечатления, что это ложная постановка проблемы — ложная, потому что естественного интеллекта никогда не существовало — и она проистекает не из злого умысла, а из банальности.

Казалось бы, в этой банальности нет новизны. Но мы слышим эту банальность: проблема AI, «проблема искусственного интеллекта» — как будто когда-нибудь кто-то видел естественный!? Причем, мы слышим это не только от тех, кто, хоть и занимает в медиа место властителей дум, «показывая деньги», но кто для взыскательного читателя является не мыслителями, а скажем, например, вслед за Эндрю Кином (Andrew Keen), олигархами-ньюсмейкерами, приватизировавшими мировую сеть Интернет [1] и заинтересованными теперь в позитивной репутации.

Нелегко высказываться об этом из Москвы и на русском языке — царящий в московской научно-инженерной IT-среде карго-культ и отсутствие культуртрегерских усилий со стороны достаточно крупных для таких усилий успешных IT-бизнесменов (их можно пересчитать на пальцах, и это многое объясняет) порождают недружественную к таким высказываниям среду.

Но и в мире английского языка эти наблюдения не очевидны.

Тем своевременнее будет указать на ряд наблюдений, которые может повторить любой заинтересованный человек, если возьмёт на себя труд использовать предложенную оптику.

Теперь в обратном порядке — «три, два, один» — посмотрим, что из каждого из этих наблюдений следует:

Три: удаление освобождает от господства.

Молодые и не очень люди уже перестают читать, потому что смотрят легко доступные фильмы, и теперь не нуждаются в воображении, не ценят целостность образования («…мама, мне это в жизни не пригодится!») и не запоминают персонажей и сюжеты литературных и научных историй («…мама, я всегда смогу посмотреть в интернете!»), а потому не способны прочесть и усвоить мало-мальски объёмный текст, теряют память и способность удерживать в сознании мало-мальски сложное логическое построение. И из-за этого, в свою очередь, теряют обвальными темпами логики и семантики, которые лежат в основе «трудовой этики», «трудовой дисциплины», «культуры производства» и прочих необходимых институциональных платформ.

Компании стоят перед очевидным выбором — продолжать вкладываться в образование или переходить на роботизированные процессы. И, хотя, казалось бы, «роботы сегодня намного дороже людей» (это расхожая фраза), но в условиях вышеописанной деградации человеческих ресурсов не сегодня-завтра обвально кинутся покупать роботизированные решения.

Что же до современных nation-states… я мог бы рационализировать и государственные стратегии, но замечу просто, что state, во-первых, давно уже перестало что-либо понимать, а, во-вторых, само стоит на пороге роботизации.

Два: удаление освобождает от собственности.

Интеллектуальные расширения человека — платформы, агрегаты и элементы (детали) сложнейших механик институционального устройства человека — выносятся за пределы личности и агрегируются на внешних носителях, что делает неизбежной их приватизацию (явную или неявную), а это означает приватизацию операций как над коллективным, так и над индивидуальным сознанием и в перспективе, после серии M&A's (mergers and acquisitions), обещает нам мирового Фараона.

Но как Фараону не нужны будут эти люди, так и людей не очень-то обеспокоит власть Фараона над ними: удалённый интеллект сделает их счастливыми потребителями на базе регулярного гарантированного дохода.

Чем отличается до-неолитический собиратель, срывающий грушу с дерева, от пост-индустриального потребителя, который «срывает» грушу со своего холодильника? И груша, и холодильник подключены к IoT (интернету вещей) и оплачены UBI (универсальным базовым доходом).

Один: удаление уже давно происходит, RAI уже здесь.

Remotely Accessible Intelligeance — это любое SOFTWARE, в том числе программы массовой коммуникации. «Песок» уже давно подготовил свои позиции в мире Человека. Эта перспектива неотменима. В ней следует видеть не будущее, а продолженное настоящее. Это не футурологический прогноз, а описание реальности. Содержащееся же в этой реальности будущее зависит от онтологических политик её участников.

Три, два, один.

Теперь давайте посмотрим на этот мир без излишней иронии. Попробуем занять по отношению к нему взвешенную позицию.

Во-первых, переход к этому миру будет, конечно же, драматичен, но в самом этом мире жизнь будет устроена для большинства не хуже/не лучше, чем во всех ему предшествовавших мирах.

Мир этот обычно определяется как постиндустриальный. Это определение кажется негативным, но на самом деле оно позитивное: такой же, как до индустриального, только после. Как жили прекрасно люди в доиндустриальную эпоху — без жизни по заводскому гудку — так и будут жить.

Конечно, рекурсивная петля, которую мы закладываем на этом вираже, охватывает не просто индустриальную эпоху, а всю историческую постнеолитическую эпоху, и мир этот, на самом деле, не постиндустриальный, а постнеолитический, но это мало кто заметит. Очень медленный огонь, лягушка (и не только лягушка) не замечает, как медленно сворачивается белок.

Чем будут заниматься люди? Вернутся жить из городов на землю, уйдут в е-игровые миры, или предадутся бане, водке, гармони и (фермерскому) лососю? — Не так уж и важно. Думаю, параллельно будут существовать и эти три сценария, и какой-то четвёртый, и более.

Люди одичают, потеряют значительную часть интеллекта. Но и сейчас они дикари в мире глобальных бетонных джунглей, учитывая, что Город, который по определению является основой цивилизации, в мире бетонных джунглей и global village уже отсутствует.

По сути, человечество заканчивает автономизацию платформы жизни под названием «Вторая природа», которую нам уже давно описывают с разных сторон и Цицерон (Marcus Tullius Cicero), и Шеллинг (Friedrich Wilhelm Joseph von Schelling), и Ортега-и-Гассет (José Ortega y Gasset).

Роботизация её приведёт к тому, что законы производственного цикла будут на ней выполняться с неумолимостью законов природы. В этом смысле, вторая природа сольётся с первой.

Как я уже говорил, во многом мы уже живём в этом мире, заря этого мира уже миновала, и близится предполуденная буря.

А потом — вечный полдень?

Из этой перспективы следует ряд важнейших выводов, которые могут радикально поменять нашу оптику.

1. Очень малозначимыми факторами являются инерционные и реактивные действия государств. Всё это уже неважно, хотя и будет продолжать волновать и захватывать внимание аудиторий. Но, скорее всего, в реальности государства будут приватизированы в той или иной форме — это прямо следует из вышеизложенного.
2. Россия имеет на этом этапе два важнейших ресурса:
   1. Огромную территорию, на которой можно разворачивать «деурбанизацию», говоря в инерционном языке, или, говоря в рамках предложенного нарратива, «дебетонизацию».
   2. Отсутствие трудовой морали у населения — «трактор железный, пусть он и работает» — с одновременным изобилием природного сырья, которые в совокупности при наличии субъективных факторов могут стать ресурсом для опережающей роботизации экономики и хозяйства.

Международные отношения прежде всего изменятся в зависимости от того, как изменится понятие «народов» в наступающую эпоху. Можем ли мы предвидеть «частные народы»? Да, и в разных смыслах этого слова. Социальные отношения окончательно перестанут быть социальными — и теории и модели новых отношений между людьми ещё ждут своих описателей и архитекторов (программных архитекторов). При этом в инерционном нарративе изменения могут иметь разную скорость.

Все вышеописанные наблюдения требуют развёртывания программы исследований, широкой дискуссии, внимательной проработки.

Мир, который нас ожидает (или это будут миры — мир миров) будет комплексным. Как принято говорить это по-русски с лёгкой руки философа Владимира Ивановича Аршинова — «сложностным миром».
Нам следует переосмыслить понятие информации, которое уже стало элементом вульгарной идеологии, при этом застряв там на уровне Шэннона (Claude Elwood Shannon).

Однако «сигнал, очищенный от шума» — нонсенс для сегодняшнего мышления. Так называемый «шум» и есть тот самый фон (в отношении фон-фигура) или контекст, без которого нельзя понять смысла знака.
Информация, как учит нас Эдгар Морэн (Edgar Morin), становится пустым понятием без того, чтобы рассматривать её вне связи с организацией и энтропийно-негэнтропийными отношениями.
Необходимо отказаться от принятой кибернетикой онтологизации машины и противопоставления живого и машинного, обратившись к противопоставлению машина — автомат.
Машина и есть живое, ткань жизни.

Нам следует принять во внимание, что «многополярность» требует замены на «многоплатформенность», потому что именно технологические платформы теперь задают реальную, а не вымороченную возможность множественности.

IT-платформы рождаются не из ограниченности «естественных наук». IT — это гуманитарные/сложностные технологии.

Множественность платформ на своей реальной глубине может возникнуть только лишь на основе онтологической множественности, методологического плюрализма, мультиверсума реальностей.